Письма о русской поэзии Н. Гумилёва в контексте споров о языке 1920-30-х гг.

  • Дата:
Источник:
  • Русская литература в формировании современной языковой личности. — СПб., 2007. — Ч. 1. — С. 397–401.
Материалы по теме:

О Гумилёве…
теги: статьи, критика

Н. Гумилёв, безусловно, — один из «системно»1 мыслящих поэтов конца девятнадцатого — начала двадцатого века, подтверждению чему служат и организация «Цеха поэтов», и его постулаты акмеизма как поэтического течения, и намерение создать теорию интегральной поэтики.

Объединяет эти разные сферы творческой деятельности поэта работа над «Письмами о русской поэзии» в журнале «Аполлон» с 1909 по 1916 год, обозначившие сферу поисков автора рецензий на современную поэзию в области научной мысли.

Пристальное внимание Гумилёва к вопросам поэтической техники вписывало создателя «Писем о русской поэзии» в круг филологов, рассматривающих проблему изучения поэтического языка, ставшей особенно актуальной в двадцатые — тридцатые годы прошлого столетия.

Наиболее наглядно противостояние разных точек зрения на поэтическое творчество обозначилось в 1910-е годы, когда новое поколение поэтов, продолжающих модернистскую линию в литературе, стали заявлять о своей самостоятельности и обозначать свое пространство существования в литературном процессе. Безусловно, речь идет об акмеистах и футуристах, заявивших о себе после провозглашения адептами символизма о его кризисе. Если футуристы строили свой поэтический мир на дисгармоническом начале, то стержневой идеей акмеизма явилась идея «живого равновесия между мистическим и земным, между миром и Богом»2. Полагаем, идея «равновесия» близка понятию системности, возникшему в эти годы в филологической науке, так как отсылает к представлению об особой структуре явления.

По мнению О. А. Лекманова, акмеистам был свойственен «филологизм как основа мироощущения»3, более того, акмеистический филологизм противопоставлялся символистской литературности и мыслился как университетский семинарий, семья4. Н. Ю. Грякалова выделяет две тенденции, повлиявшие на формирование эстетических положений модернистских течений 1910 годов: во-первых, «перенос центра тяжести с исследований о смысле художественного произведения на исследование его структуры и самих «приемов» творчества («поэтической технологии», по терминологии Гумилёва)»5; во-вторых, по её мнению, «на выработку эстетической программы акмеизма оказали воздействие идеи феноменологической школы»6. Следует заметить, что феноменология явилась источником для становления и развития структурализма. Как известно, учение Ф. де Соссюра, привлекшее внимание отечественных лингвистов в двадцатые годы, легло на благодатную почву: многие положения структурализма соотносились с исследованиями И. А. Бодуэна де Куртене.

Так, в докладе, сделанном С. И. Бернштейном в Петрограде в 1923 году по поручению В. М. Жирмунского «впервые была отмечена наибольшая близость взглядов де Соссюра с концепцией И. А. Бодуэна де Куртене, и даже был поставлен вопрос, не было ли это влияние учения последнего на женевца?»7. Необходимо подчеркнуть, что И. А. Бодуэн де Куртене преподавал на историко-филологическом факультете Петербургского университета, когда сюда был переведен с 1909 года и обучался до 1914 с перерывами автор «Писем о русской поэзии» Н. С. Гумилёв, который, безусловно, испытал воздействие идей знаменитого профессора8. По свидетельству биографов, «Несмотря на пропуски в занятиях, Гумилёв получил очень много знаний, в чем нетрудно убедиться на примерах его же стихотворений»9. Помимо занятий в университете, поэт участвовал в многочисленных кружках, обществах и нередко являлся их организатором10.

Подготовительным этапом в споре о языке 1920-х годов можно назвать дискуссию о состоянии русского символизма в «Обществе ревнителей художественного слова», причем этот спор не касался языка напрямую. Речь шла о гегелевской триаде, легшей в основу младосимволизма: теза — антитеза — синтез. Вячеслав Иванов, выступая перед аудиторией, настаивал на переходе символизма к следующему этапу: от антитезы к синтезу, что было поддержано не всеми слушателями. Однако некоторые аспекты выступления теоретика младосимволизма все же следует отметить, например, по утверждению О. А. Кузнецовой, «Докладчик предложил категорию канона как критерия художественной ценности»11. Безусловно, при всем неприятии идей младосимволиста, Гумилёв не мог не учитывать идеи Вячеслава Иванова.

Так, оценка автора «Писем о русской поэзии» художественных произведений поэтов будет осуществляться с точки зрения канона поэтического языка, который, видимо, слагался из языка Пушкина и французских «парнасцев». В то же время само понятие «канон» довольно расплывчато. К этому понятию Вяч. Иванов вернется чуть позже, и будет говорить о внутреннем каноне, подразумевая заключительный этап в развитии символизма, который «потребует от художника большого напряжения творческих сил («подвига»)»12. Понимание канона Ивановым, вероятно, восходит к иконописи и церковнославянской стихии: «Установка на добровольное подчинение, почти религиозное смирение лежала в основе не только поэтических <...>, но и лингвистических, языковых воззрений Иванова. Суть этих воззрений по существу религиозна»13. Представитель другого поколения поэтов, естественно, исходил из иных установок, в то же время обращение формалистов к понятию канона имело иную мотивировку14.

Н. Гумилёв, будущий теоретик акмеизма, отрицал предложенное Ивановым развитие поэзии, полагая, что символизм должен был уступить дорогу новым творческим силам. Подчеркнем, что свою аргументацию Гумилёв строил именно на структурном подходе (вместо мифопоэтического ивановского), утверждая, что «соответствия» — лишь технический прием. Более того, будущий акмеист указывал на не разделение мэтром явления и идеи: «Вячеслав Иванов говорит иногда о вещах и явлениях, не настаивая на заключенных в них и вскрытых рентгеновскими лучами его прозрения идеях»15, что подтверждает установку его сознания на структурирование и расщепление явления.

Следует остановиться и еще на одном участнике дискуссии — В. М. Жирмунском, который и будет определять одну из позиций в споре 1920-30-х гг.:

«Личность, а не диалектическое развитие» определяет лицо каждого из названных Ивановым «моментов» в становлении символизма. Эти мысли ученого будут отражены в его статье 1923 года «Преодолевшие символизм». Рассматривая постсимволистскую поэзию, Жирмунский к числу третьего поколения символистов причислит М. Кузмина, сумевшего преодолеть хаос. Для молодого поколения поэтов, по мнению Жирмунского, «знаменательно постепенное обедненение эмоционального, лирического элемента. Там, где ещё сохранилась богатая и разнообразная жизнь, она уже не выражается в непосредственной, из глубины идущей песенной форме как нераздельное проявление целостности личности: переживания конкретны и определенны, отчетливы и раздельны»16. Полагаем, за этой фразой филолога скрывается смена приоритетов в языкознании: от психологизма А. А. Потебни — к дискретному мышлению де Соссюра.

Противопоставление поэзия — проза, обозначившееся в работах А. А. Потебни и ставшее краеугольным камнем в эстетике символистов, восходит в своей основе к романтическому направлению и обусловливает разграничение языка и речи, — центральных категорий соссюровской теории. Изучение социальной функции языка и утверждение особой роли поэта в обществе привело в 20-е — 30-е годы к тому, что язык художественной литературы рассматривался как поэтический язык. В это время проблему поэтического языка рассматривали не только представители ОПОЯЗа (Б. Шкловский, Е. Поливанов, Р. Якобсон, Л. Якубинский), но и те, кто в какое-то время соприкасался с их кругом, представляя свою школу: В. В. Виноградов, «формалисты» (Ю. Тынянов, Б. Томашевский и др.), а также их главный оппонент, М. М. Бахтин. Для Виноградова и Бахтина формальный метод был не приемлем, поэтому каждый из них выводил собственные дихотомии: язык и стиль у одного, и эпос и роман у другого. Если формалисты сконцентрировали свое внимание на изучении языка, Бахтин — на речи, то Виноградов выстраивал систему, погружаясь в обе сферы человеческой деятельности и проводя разграничение между стилем и языком в области общего — индивидуального. Своеобразной точкой пересечения выступает у В. В. Виноградова «языковая личность», понятие, ставшее актуальным в настоящее время: «Индивидуальное словесное творчество в своей структуре заключает ряды своеобразно слитных или дифференцированных социально-языковых или идеологически-групповых контекстов, которые осложнены и деформированы специфическими личностными формациями»17, — так Виноградов вычленял несколько уровней в структуре языкового сознания.

Языковая личность поэта, полагаем, с достаточной наглядностью представлена в «Письмах о русской поэзии» Н. Гумилёва — рецензиях на поэтические сборники современников. Сотрудник «Аполлона» раскрывает перед читателем определенный социальный тип, характеризуемый поэтическим языковым мышлением. Представляемые рецензии демонстрируют изучение Гумилёвым поэта сквозь призму внутреннего канона, то есть, поэтической языковой нормы.

Каждый поэтический сборник своего современника Гумилёв рассматривает с точки зрения целостного художественного мира, в центре которого стоит «Я» поэта: Брюсов, Сологуб, Бальмонт, Блок, — поэты, создавшие свой неповторимый поэтический мир: «Брюсов оперирует только двумя величинами — «я» и «мир», и в строгих, лишенных всего случайного схемах дает различные возможности и взаимоотношения»18; «Образы Сологуба. Но какие могут быть образы, если поэт сказал, что есть только «я», единственная реальность, создавшая мир. И неудивительно, что этот мир — только пустыня...»19. Гумилёву важно представить «видимый» изображенный мир, воссозданный и преображенный при помощи слова, поэтому он обращает внимание на краски, звуки и на те художественные средства, с помощью которых создаются данные образы, и в этом необходим закон «равновесия», восстанавливающий гармонию изображаемого поэтического мира.

Сопоставляя в рецензии «содержательный» и «формальный» аспекты художественного произведения и выдерживая при этом композицию своего комментария, автор «Писем о русской поэзии» подчеркивает их единство при выявлении художественного впечатления и составлении целостного образа книги стихов того или иного поэта. От анализа образной структуры Гумилёв неизменно переходит к языку, говоря о личности автора поэтического сборника.

Так, в рецензии на стихотворения 1909 года Валериана Бородаевского будущий акмеист отмечает: «Он не чувствует ни линий, ни красок. Что касается синтаксиса, то дыхание его, короткое и быстрое, как у смертельно уставшего человека, не позволяет ему создавать длинные, величавые периоды, изысканные сочетания слов, на которые так податлив русский язык»20. Приведенная цитата наглядно демонстрирует рассмотрение поэзии Гумилёвым не только с точки зрения аналитика, но и читателя. Критик рассматривает образы художественного мира в первую очередь и называет как самый большой недостаток «расплывчатость мысли, водянистость образов»21.

Другим не менее важным критерием оценки современной Гумилёву поэзии является отношение к русскому языку, то есть отбор лексических и синтаксических средств при создании художественного образа, при этом критик подчеркивает, что поэтическая мысль держится на рифме: «нежелание создавать и лепить особенно сказывается в сологубовских рифмах; ведь рифма в стихе — то же, что угол в пластике: она — переход от одной линии к другой и, как таковая, должна быть внешне неожиданна, внутренне обоснованна, свободна, нежна и упруга»22. Поэзия в статьях акмеиста противопоставляется литературе, вещи искусственной, не вдохновенной. Автор «Писем о русской поэзии» пристально следит за вхождением прозаизмов в поэтическую речь, требуя уместности подобного словоупотребления.

Ярким примером анализа образа автора с точки зрения языкового сознания в книге рецензий является критический разбор Гумилёвым шестого тома произведений Ивана Бунина. Критик пишет: «Читая стихи Бунина, кажется, что читаешь прозу. Удачные детали пейзажей не связаны между собой лирическим подъемом. Мысли скупы и редко идут дальше простого трюка.

В стихе и в русском языке попадаются крупные изъяны. Если попробовать восстановить духовный облик Бунина по его стихам, то картина получится еще печальнее: нежелание или неспособность углубиться в себя, мечтательность, бескрылая при отсутствии фантазии, наблюдательность без увлечения наблюдаемым и отсутствие темперамента, который единственно делает человека поэтом»23. Как видим, языковая личность поэта в понимании Гумилёва вырастает из умения пользоваться языковыми ресурсами национального языка. Поэт — именно тот, кто развивает язык, преображает его, исходя из внутреннего канона. Так, Гумилёв соединяет структурный и психологический подходы к слову. С одной стороны, он «вслед за А. А. Потебней объявляет поэзию явлением языка или особой формой речи»24, с другой, — выстраивает систему поэтического текста, рассматривая её с точки зрения понятий: поэзия — проза, язык — стиль, мысль — образ, обозначая тем самым структуру поэтического сознания.

Примечания:

1. См., например, у Г.Г. Почепцова: «Даже сам стиль письма Николая Гумилёва отражает его системный стиль мышления» // Почепцов, Г. Г. Русская семиотика. Идеи и методы, персоналия, история. — М., 2001. — С. 99.

2. Лекманов, О. А. Книга об акмеизме и другие работы. — Томск: Водолей, 2000. — С. 88.

3. Лекманов, О. А. Книга об акмеизме и другие работы. — Томск: Водолей, 2000. — С. 114

4. Лекманов, О. А. Книга об акмеизме и другие работы. — Томск: Водолей, 2000. — С. 39.

5. Грякалова, Н. Ю. Н.С. Гумилёв и проблемы эстетического самоопределения акмеизма. // Н. Гумилёв. Исследования и материалы. Библиография. — СПб.: Наука, 1994. — С. 115.

6. Грякалова, Н. Ю. Н.С. Гумилёв и проблемы эстетического самоопределения акмеизма. // Н. Гумилёв. Исследования и материалы. Библиография. — СПб.: Наука, 1994. — С. 116.

7. Слюсарева, Н. А. Вводная статья. // Соссюр Ф., де. Курс общей лингвистики. — М.: Логос, 1998. — С. ХI.

8. Асташов, А. Б. Н. С. Гумилёв в Петербургском университете. // Советский архив, 1990., №1. — С. 96-99.

9. Лукницкая, В. История жизни Николая Гумилёва. Повесть в документах. // Аврора, 1989. — №2. — С. 109.

10. Например, известно, что «по инициативе Гумилёва в университете был даже организован «Кружок романо-германистов» под руководством профессора Петрова для изучения старофранцузских поэтов». Там же. С. 113.

11. Кузнецова, О. А. Дискуссия о состоянии русского символизма в «обществе ревнителей художественного слова» (Обсуждение доклада Вяч. Иванова). // Русская литература, 1990, №1. — С. 201

12. Кузнецова, О. А. Дискуссия о состоянии русского символизма в «обществе ревнителей художественного слова» (Обсуждение доклада Вяч. Иванова). // Русская литература, 1990, №1. — С. 202.

13. Кустова, Г. И. Языковые проекты Вячеслава Иванова и Велимира Хлебникова. // Вячеслав Иванов — творчество и судьба. — М.: Наука, 2002. — С. 101.

14. Бройтман, С. Н. Комментарий. // Томашевский Б.В. Теория литературы: Поэтика. — М.: Аспект Пресс, 1996. — С. 326.

15. Бройтман, С. Н. Комментарий. // Томашевский Б.В. Теория литературы: Поэтика. — М.: Аспект Пресс, 1996. — С. 203.

16. Жирмунский, В. М. Преодолевшие символизм. Поты-символисты и поэты «Гиперборея» // Антология акмеизма: Стихи. Манифесты. Статьи. Заметки. Мемуары. — М.: Моск. рабочий, 1997. — С. 215.

17. Караулов, Ю. Н. Русский язык и языковая личность. — М.: Наука, 1987. — С. 30.

18. Гумилёв, Н. С. Письма о русской поэзии. — М.: Современник, 1990. — С. 76.

19. Гумилёв, Н. С. Письма о русской поэзии. — М.: Современник, 1990. — С. 104.

20. Гумилёв, Н. С. Письма о русской поэзии. — М.: Современник, 1990. — С. 83.

21. Гумилёв, Н. С. Письма о русской поэзии. — М.: Современник, 1990. — С. 119.

22. Гумилёв, Н. С. Письма о русской поэзии. — М.: Современник, 1990. — С. 105.

23. Гумилёв, Н. С. Письма о русской поэзии. — М.: Современник, 1990. — С. 112.

24. Фридлендер, Г. М. Н. С. Гумилёв — критик и теоретик поэзии. // Гумилёв, Н. С. Письма о русской поэзии. — М.: Современник, 1990. — С. 37.


Материалы по теме:

💬 О Гумилёве…