Зарезанный за то, что был опасен

  • Дата:
Источник:
  • Поэты и цари, 2009
теги: биография, гибель

Глава из книги

Мы приступаем к витражам нашего Храма, Храма русской литературы, к нашей главной национальной идее, к нашему самому удачному национальному проекту, частице нашего Священного Огня, который посвященные жрецы (как писатели, так и читатели) поддерживают у алтаря третий век. Из всех поэтов, чье Слово, чья жизнь и чья мука пошли на наши витражи, самый нездешний, экзотический, сказочный, нарядный, как бабочки тропических стран, и неустрашимый, как персонажи мифов и легенд, – это, конечно, Николай Гумилёв. Он родился поэтом, жил, как поэт, любил, как поэт, и умер, как поэт. Царство его было точно не от мира сего. В его витраже можно увидеть разливы Нила, Сфинкса, золотые пески Сахары, драконов, исландских конунгов, белоснежных единорогов, африканских людоедов, сомалийскую луну, синие листья венерианских деревьев, нежный профиль жирафа и добродушные морды львов. И море, изумруды и сапфиры моря, его холодный сияющий нефрит, его тайны и сокровенные бездны. Его капитанов. И неудивительно: с одного бока семья Николая Гумилёва была морской. И даже с другой стороны морские ветры и штормы вплетались в мирное течение провинциальной обывательской жизни почтенных личных дворян, выходивших в отставку в немалом чине.

Отец поэта, Степан Яковлевич Гумилёв (1836–1910), очень огорчил своих родителей из духовного звания. В 18 лет он бросает семинарию и поступает на медицинский факультет Московского университета. Окончил в 1861 году, и хоть и не плавал, но был назначен в Кронштадт на должность военного врача. Паруса были рядом, в гавани, а море плескалось под окном. Здесь же доктор и женился – на Анне Ивановне Львовой. (От первого брака у него родилась дочь Александра, ни в чем и никем не замеченная.) От второго должен был родиться великий поэт. Анна принесла мужу в приданое роскошное происхождение. В предках ее числился князь Милюк. Дядя поэта Гумилёва тоже не подвел: он был контр-адмирал, служил во флоте 35 лет. Супруги Гумилёвы не нуждались, но жили скромно, без шика. Их дочь умерла рано, сын Дмитрий (1884–1922) станет офицером, а после – земским чиновником. Его тоже унесет огненное крыло Октябрьской смуты: в 38 лет умирают не от хорошей жизни. Голод, страх, гибель брата, аресты и чистки – эта новая жизнь была немилосердна к бывшим офицерам и бывшим дворянам (Анне Ивановне было трудно дотянуть до 1941 года, и только вера не дала ей наложить на себя руки).

И вот 3 апреля 1886 года в Кронштадте, в доме Григорьевой по Екатерининской улице родился наконец сын Николай. И крестным отцом его стал дядя Лев Иванович, тот самый контр-адмирал. Вы поняли, откуда это: «И тогда в этот путь без возврата на просторы бескрайних морей мы поставили в устье Евфрата паруса четырех кораблей»? В день его рождения был шторм, и первое, что услышал ребенок, – это крик чаек и грохот разбивающихся о камни пристани валов.

Николенька был очень хилым, жалким, полуживым ребеночком на тонких ножках. Его все жалели и любили. Родные боялись, что он «не жилец». Ничто не выдавало в нем будущего «конкистадора в панцире железном».

К этому времени Гумилёвы присмотрели себе дом в Царском Селе. Скромный дом рядом с роскошью и величием монархов и их дворца. Тогда в Царском Селе жили в основном отставные военные и обедневшие аристократы. На них можно было положиться, они искренне любили царей и престол. А бедное дитя, наш Николенька, все хворал, до 10 лет не мог выносить даже шума. От него ребенок впадал чуть ли не в кому и засыпал. Буквы «л» и «р» он совсем не выговаривал, да и вообще говорил с трудом. Затрудненность речи у него останется на всю жизнь. Только ее будут принимать за аристократическую надменность («Не удостаивает… еле цедит слова…»). Ребенок мало говорил, но много читал и много думал. Потом уже станет ясно, что он выстраивал свой мир гораздо лучше настоящего. Стихи стал писать с шести лет. Еще слабые, но мистические, нездешние. В 1890 году умные родители покупают усадьбу – Поповку. Детям нужна травка, нужны деревья, особенно младшему. Два дома, флигель, пруд, парк. Вселенная юного поэта. Ему хватило. Его страсть к природе превосходила тургеневскую и есенинскую, вместе взятые. «Я за то и люблю затеи грозовых весенних забав, что людская кровь не святее изумрудного сока трав». В 1898 году Гумилёв поступает в подготовительный класс Царскосельской гимназии (12 лет – поздновато, но здоровье не позволяло раньше). Однако «наш задохлик» опять заболевает бронхитом, и ему нанимают учителя. Учитель, Багратий Иванович Газалов, молодой пылкий грузин, готовит питомца в элитную гимназию Гуревича, потому что семья переезжает в Петербург. Николай учится во втором классе, усердно, но без фанатизма. Зато увлекается зоологией и географией. Квартира наполняется разными тварями: морскими свинками, белыми мышами, птицами, белками. Это ненадолго. А вот география – это навсегда, до гроба. По атласу он прослеживает маршруты знаменитых путешественников. Теперь он знает, кем хочет стать. Но маршруты его путешествий никто никогда не сможет проследить, ибо страна Фантазия не нанесена на карты. Мы не сможем увидеть его Египет. «Но ведь знает и коршун бессонный, что страна – это только река, окруженная рамкой зеленой и второй, золотой, из песка». Или его Африку. «Про деянья свои и фантазии, про звериную душу послушай, ты, на дереве древнем Евразии исполинской висящая грушей». Потому что гению дано особое зрение, а не какие-то жалкие земные глаза. И там, где мы видим кучу песка, жару, жажду и гибель среди пустыни Сахары, Гумилёв увидел сказочное великолепие. «Солнце клонит лицо с голубой вышины, и лицо это девственно юно, и, как струи пролитого солнца, ровны золотые песчаные дюны. Живописец небесный вечерней порой у подножия скал и растений на песке, как на гладкой доске золотой, расстилает лиловые тени».

Нестерпимая, мучительная, оглушающая красота – вот чем будут отличаться стихи Гумилёва. И ведь не случайно он полжизни станет возить с собой первую детскую книжку: сказки Андерсена. Сказка прекрасная и благородная, сказка для добрых христиан, написанная Гансом Христианом Андерсеном, из сказочной страны Христиании (Дании), – это станет его стилем и его методом. И метод этот будет зваться «акмеизм». От «акме» – по эллинам, это вершина жизни. Ее достигают в 35 лет. Николай Гумилёв придумает акмеизм, станет главой поэтического цеха и, по строгим законам жанра, достигнет акме и умрет в 35 лет. Похоже, в Чека тоже учили греческую историю… Акмеизм – это жизнь без будней, праздник, порыв, взлет. И чтобы ни посадки, ни похмелья, ни депрессии, ни мытья посуды, ни старости. Бог дал Николаю Гумилёву волшебный поэтический дар, а Чека позаботилась о том, чтобы он не успел спуститься со своей вершины… Но это еще далеко. Еще 23 года, вся жизнь. Странно, но в 12 лет Гумилёв с упоением играет в солдатики, придумывает новые стратегии, увлекает этим других гимназистов. В общем-то он очень штатский человек. А вот тайное общество – это в его вкусе. Мальчики собираются при свечах, в подвалах, на чердаках, ищут клады и организуют «заговоры». Зачитывается он Майн Ридом, Жюль Верном, Фенимором Купером, Гюставом Эмаром. Почти все мальчишки романтики, но Гумилёв так и не повзрослеет. Останется мальчишкой на всю жизнь.

У поэта были замечательные родители. Не вмешивались в жизнь мальчика, а ласково помогали. Записали к букинисту, в Поповке для игр давали мальчишкам по лошади, на свои деньги издали первую книгу стихов… Болезненный Николенька отличался абсолютным бесстрашием и всегда был предводителем. Его любили, уважали и побаивались: добрый мальчик был страшно вспыльчив.

В 1900 году у Дмитрия обнаружился туберкулез, и семья переезжает в Тифлис. Жизнь в Тифлисе дешева, да еще отец устроился работать в Северное страховое общество. Новая их квартира даже роскошна: каменный дом со швейцарами, электричество, цветы. А 1-я тифлисская гимназия не хуже столичных. Вот здесь Николай совсем перестает хворать и будет готов к карьере путешественника. А рачительные родители подкопят деньжат и купят под Рязанью имение Березки – маленькое, всего в 60 десятин. Для здорового летнего отдыха: в Тифлисе очень жарко.

В пятом классе гимназии Гумилёв учится средне, а по греческому дошло до переэкзаменовки. Зато тетрадка стихов все толще и толще. Романтики и поэты – люди недисциплинированные и скуки не любят. В 1901 году стихотворение Гумилёва увидело свет в «Тифлисском листке», местной газете. Пятнадцатилетний юноша выступает в роли то ли Эмерсона, то ли Торо. Стихотворение называется «Я в лес бежал из городов». Юноша очень некрасив, но изыскан. Его необычная внешность и английские манеры (а застенчивость он скрывает под надменностью) начинают увлекать девушек. Гумилёв будет вести себя как заправский Дон Жуан: напишет стихотворение и скажет трем-четырем девушкам, что «это посвящено тебе». Каждой скажет. В Тифлисе будет волочиться сразу и за Воробьевой, и за Мартене. (Потом уже волочиться не будет: главе цеха акмеистов дамы станут вешаться на шею.) В Тифлисе юноша ходит в мягкой войлочной шляпе и с ружьем. Да еще поэт! Что еще девушке надо?

В начале 900-х годов Гумилёв в первый и последний раз увлечется политикой. Всему виной революционная тифлисская молодежь. У национальной окраины были свои причины недолюбливать власти метрополии. А наш Николай привык быть первым. Прочел он «Капитал», пару брошюр и стал в Березках агитировать рабочих поселка и мельников. Агитировать он умел за что угодно. Сагитировал. Губернские власти испугались и попросили гимназиста уехать из Березок. А гимназисту надоело, он начисто забыл про Маркса и революцию и до 1917 года не вспоминал. Он до такой степени не разбирался в политике, что в 1904 году едва не уехал на японский фронт. Вспомнил игру в солдатиков. Война для него была частью поэзии. Насилу родные и друзья отговорили, объяснив ему всю бессмысленность этой бойни. И еще в 1907 году он писал Брюсову, что получил номер газеты «Раннее утро» со своим стихотворением, но не мог понять направления газеты…

В 1903 году семья возвращается в Царское Село. И Гумилёв поступает в седьмой класс Николаевской гимназии, к поэту и драматургу И.Ф. Анненскому, который там директорствовал. И вот в том же 1903 году он знакомится с Анной Горенко, будущей великой Ахматовой. Они встречаются на катке, на балах, в театрах. Оба странные, оба поэты, оба не от мира сего. Холодная, недоступная Анна и застенчивый романтик Гумилёв. Теперь стихи посвящаются ей одной. Два декадента наконец встретились. С 1905 года (никакой Пресни, никаких баррикад они оба не заметили) Гумилёв стал бывать в доме Анны и даже подружился с ее братом Андреем. Андрей первый понял, какой талант таится в стихах декадента и сноба Николая. И тут же, в октябре 1905 года, другой подарок: на деньги родителей издается первая книга поэта, «Путь конквистадора». И Брюсов, будущий «попутчик» большевиков, пишет рецензию на книгу будущего их противника в журнале «Весы». А ведь Брюсов – признанный модернист, мэтр. Он слегка поругал, но и похвалил. Гумилёва «заметили». «Романтические цветы» будут изданы в Париже в 1908 году. Этот сборник будет куда лучше. А в 1912 году выходит книга «Чужое небо», и ругать уже не за что. Хочется пасть ниц. И читать, читать, читать… Здесь их пути с Брюсовым начнут расходиться…

Гумилёв-гимназист сближается с Анненским, директором гимназии. Оба поэты, оба драматурги. А Анна Горенко в Евпатории, и стихи опять посвящаются ей. А тем временем близятся выпускные экзамены в гимназии. Он их сдает (по греческому, физике, математике, латыни – «трешки») и в 1906 году получает аттестат. Ему уже 20 лет. Юноша надолго уезжает в Париж, и мать аккуратно шлет ему по 100 рублей в месяц. В Париже жить на эти деньги трудно, но аромат европейской культуры так притягателен! Однако в стихах Гумилёва есть только готический Париж, Париж масонов, тайн, Средневековья. Современность для Гумилёва слишком умеренная, слишком неяркая. Другое дело – готические храмы. «Ты помнишь ли, как перед нами встал храм, чернеющий во мраке, над сумрачными алтарями горели огненные знаки. Торжественный, гранитнокрылый, он охранял наш город сонный. В нем пели молотки и пилы: в ночи работали масоны». Он делает Анне предложение за предложением, а она отвечает отказами. Два поэта очень не схожи: яркий, сказочный Гумилёв и бесплотная, прозрачная Анна, печальное порождение белых петербургских ночей. Их дарования борются, их темпераменты различны, и оба авторитарны. Варить кашу младенцам и следить за хозяйством, уступать и создавать уют в этой семье будет некому. Как потом увидит Гумилёв Анну Ахматову? «Там, на высях сознанья, безумье и снег, но коней я ударил свистящим бичом, я на выси сознанья направил свой бег и увидел там Деву с печальным лицом. В тихом голосе слышались звоны струны, в странном взоре мешался с вопросом ответ, и я отдал кольцо этой деве Луны – за неверный оттенок космический свет». А кольцо-то было с рубином, магическое кольцо, дар «друга Люцифера», и пять коней тоже были от него! И в результате романа – жизненный крах. «И, смеясь надо мной, презирая меня, Люцифер распахнул мне ворота во тьму. Люцифер подарил мне шестого коня, и отчаянье было названье ему».

Но в 1907 году райская птица, оторванный от мира поэт, вдруг возвращается в Россию: проходить воинскую повинность. Никто его не звал и не принуждал. Тем паче что Военная комиссия признает его неспособным к военной службе из-за астигматизма глаз. Этот нездешний романтик привязан к реальности обостренным чувством чести и гражданского долга. И это залог его будущей гибели. Армия от него отказалась. Гумилёв едет в Севастополь, к Горенкам: получать очередной отказ от Анны. Андрей советует жить в Париже и там учиться. И поэт плывет из Одессы в Марсель. Первое путешествие морем едва не стало последним: послав Анне свою фотографию со строфой из Бодлера, поэт едет в Нормандию, в Трувиль, топиться. Топиться надо в море, в Сене топятся только пошляки. Но пошляками оказались и полицейские: они арестовали поэта за бродяжничество. Так что пришлось возвращаться в Париж. А денег не хватало, и Гумилёв питался по нескольку дней каштанами. Он решительно не умел добывать деньги. И опять он едет к Анне, и снова – отказ.

На этот раз он пытается отравиться. Его находят без сознания в Булонском лесу, во рву старинных укреплений. А домой ехать не хочется. Декаденты еще не признаны, над Гумилёвым издеваются, называя его «заморской штучкой». Правда, за глаза. Гумилёва боятся, такой и на дуэль может вызвать. Ведь именно он через несколько лет позовет поэта Максимилиана Волошина к барьеру. Стреляться им не дадут друзья, но вызов был серьезный.

В конце концов Анна Ахматова сдается, по-моему, просто пожалев большого поэта. В 1910 году они поженятся. Ничего хорошего, конечно, из брака не выйдет. Родился Лев Гумилёв, большой ученый, создатель странной теории евразийства. Гены двух больших поэтов не принесли ему счастья. Изломанная жизнь, адский срок заключения, тяжелые отношения с матерью, которую он почему-то винил в своей жуткой судьбе, положение сына казненного контрреволюционера. В 1918 году поэты разведутся (по-моему, к большому облегчению обоих). У Анны будет много романов с людьми попроще, которыми можно будет покомандовать всласть. А Николай Степанович женится на хорошенькой, но недалекой Анне Николаевне Энгельгардт, и в 1920 году у них родится дочь Елена. Судьбы ее и ее матери потеряются в хаосе революций, террора и ссылок. А сам Николай Гумилёв выполнит всю свою программу. Выйдут сборники «Костер», «Колчан» (уже под занавес, в 1918 г.), а в 1921-м появятся два последних прижизненных сборника: «Шатер» и «Огненный столп». Он сам станет мэтром, и от поклонниц не будет отбоя. Даже от таких, как юная поэтесса Ирина Одоевцева…

В 1914 году он даже плюнет на свою непригодность (чувство чести сработает) и отправится на фронт. Станет хорошим кавалерийским офицером и заработает два Георгия. «Память, ты слабее год от года, он ли это или кто другой променял веселую свободу на священный долгожданный бой. Знал он муки голода и жажды, труд тяжелый, бесконечный путь, но святой Георгий тронул дважды пулею нетронутую грудь». А за одно посвященное войне стихотворение, написанное в 1914 году, его распнут все пацифисты мира. «Как могли мы прежде жить в покое и не знать ни радостей, ни бед, не мечтать о светозарном бое, о рокочущей трубе побед. Как могли мы? Но еще не поздно, Солнце духа наклонилось к нам, Солнце духа благостно и грозно разлилось по нашим небесам». Ну что ты будешь делать с этими «флибустьерами и авантюристами»! Поэт Гумилёв видел и окопы, и смрад, и смерть. Видел и не обратил внимания. Войну он воспринимал как тренинг духа, как дело чести и славы, как красоту риска и самопожертвования. Эту же войну описывали Ремарк, Хэм, Маяковский, Алексей Николаевич Толстой, Аполлинер, Багрицкий, Гайдар-дед, Лавренев. И никто не усмотрел в ней ни красоты, ни долга, ни необходимости, ни чести. Всех от нее стошнило, кроме нашего мечтателя.

Он успел попутешествовать всласть, увидеть свою Африку, свою Европу. А вот февраль 17-го года не вызвал у него никаких чувств. Не было чувства крушения мира. И Гумилёв спокойно готовится вести союзников в абиссинский поход. Его к ним откомандировали как специалиста по Африке. А в 1918 году он вдруг кружным путем, через Мурманск возвращается в Петербург. Зачем? Почему он не попытался пробраться на юг? Белая армия сулила хоть какие-то шансы: победить, пасть в бою, нанеся противнику урон, уцелеть после разгрома, уплыв вместе с Врангелем из Крыма, и еще долго писать стихи… Здесь сработала интуиция великого поэта. Он понял, что гибнет его мир, его Россия, что все кончено и ничто не поможет. Спасти Россию он не мог. Он не захотел ее пережить. Чувство чести и долга толкало его на верную смерть. Вернувшись, он первым делом объявил себя монархистом. Вслух. Каждому встречному. Никогда он монархистом не был. Но после смерти царя счел это своим долгом («Слава павшему величию!» – Дюма он тоже в детстве любил). Но он умер не так, как Леонид Канегиссер, хотя они оба были поэтами. Из великих поэтов выходят плохие мстители. Он решил убивать ненавистных ему большевиков Словом. Он решил их игнорировать и жить, как прежде, до них. Он хотел показать, как надо себя вести: не замечать этой власти. Он даже не искал смерти. Смерть должна была найти его. Он оказался совсем безоружным, если не считать стихов. И где-то он напоминал своего любимого жирафа с озера Чад: такой же высокий, длинношеий, неприспособленный и обреченный. Красивый и нежизнеспособный.

Горький все-таки помогал поэтам и писателям, чтоб выжили, чтоб не подыхали с голоду, чтобы не замерзли. Давал комнату в Доме искусств, паек, дровишки, работу. Это зачтется ему (без него бы точно погиб Грин и раньше на пару лет умер Блок). Гумилёву, Блоку и Лозинскому он дал работу в издательстве «Всемирная литература». Получил Гумилёв и жилье в этом литературном общежитии, в Доме искусств, читал кучу лекций, возродил цех поэтов. Ходасевич, Блок, Г. Иванов… он всех удивлял. Вот нетопленое собрание, какой-то литературный вечер. Зима, мороз. Все пришли в валенках и полушубках, а Гумилёв – во фраке и с синей от холода дамой в черном платье с вырезом. И разговаривал по-французски. А еще ходил он к Таганцеву, сенатору и интеллектуалу. Собирались там профессора, художники, аристократы посмелее. Пили чай вприкуску и ругали большевиков. Писали прокламации (не расклеили ни одной), говорили о восстании (большинство даже стрелять не умели), собирались где-то купить оружие и выдали Гумилёву деньги на пишущую машинку. Тот еще заговор. Но для 1921 года – криминал и контрреволюция. Так называемый «заговор Таганцева». Большевики убирали «чуждый элемент». Гумилёва арестовали 3 апреля 1921 года, ночью, в Доме искусств. С Гороховой, где помещалась Чека, тогда не выходили. «Не меня ли в Чека разменяли» – такую песенку сочинили в те годы. Тем паче что чекистов Гумилёв своей храбростью и своей гордыней просто потряс. А стихов они не читали. Горький бегал, искал заступников. Все литераторы бегали. Только что умер Блок. Они не хотели терять Гумилёва. Уговорили заступиться Академию наук, Пролеткульт. Горький прорвался к Ленину, прибежал счастливый: отпустят, только пусть обещает не выступать против советской власти. («Плюнь да поцелуй у злодея ручку».) А получилось еще хуже. Гумилёв отказался обещать, чекисты дико обозлились, и Ленин лично распорядился: «Этого – убрать». «На слово „длинношеее“ приходится три „е“, укоротить поэта: вывод ясен, и нож в него, но счастлив он висеть на острие, зарезанный за то, что был опасен». Высоцкий это написал и о нем.

И Маяковский помянул тоже: «Что ж, бери меня хваткою мёрзкой, бритвой ветра перья обрей, пусть исчезну, чужой и заморский, под неистовство всех декабрей». У Гумилёва шансов не было, ведь в расстрельном «таганцевском» списке оказалась 61 фамилия. Мог ли уцелеть бывший офицер, если чекисты расстреляли жену Таганцева и еще 15 женщин – за то, что разливали чай? Мы не знаем его могилы. Вроде бы на станции Бернгардовка, но места этого уже не найдешь. (Так же где-то зароют и Мандельштама.) Мы не знаем где, но знаем как. Долго чекисты будут со страхом и невольным уважением рассказывать о его расстреле. Он умер как хотел: несломленным, победителем, доказавшим, что поэзия выше реальности. Он не пережил свою Россию, их обоих зарыли в братской могиле, и никто не знает, куда и ему, и Ей нести цветы. Его уже не было, но выходили по инерции сборники. В театре давали «Гондлу», и только когда в 1922 году зрители закричали: «Автора, автора!» – большевики опомнились и запретили пьесу. К концу 20-х запретили вообще все. Еще в начале 80-х Гумилёва отбирали на обысках.

Даже эпитафию себе Гумилёв успел написать. Она в стихотворении «Орел». Этот орел залетел так высоко, к звездам, что «умер, задохнувшись от блаженства». «Он умер, да. Но он не мог упасть, войдя в круги планетного движенья. Бездонная внизу зияла пасть, но были слабы силы притяженья… Не раз в бездонность рушились миры, не раз труба Архангела трубила, но не была добычей для игры его великолепная могила».